Вечная жизнь
МОЖНО ЛИ ЧЕЛОВЕКУ БЫТЬ БОГАТЫМ
См. также толкования на встречу Иисуса с богачом (Мф. 19). "Трудящийся достоин пропитания" (Лк. 10,7). Церковь и деньги.
“Богатство” — слово, которое на слух очень похоже на слово “Бог”. Была в средневековой
Руси даже игра этими словами: “Беден бес, Бога у него несть”. На письме, однако,
разница была огромная: слово “Бог” писалось с сокращением, под “титлой”, с совершенно
иудейским почтением: “Бг8”, а в словах “богач” и “богатство” все буквы спокойно
стояли на своих местах. Отношение к Богу и богатству противоположно не только,
впрочем, в России. Бога уважают и держатся на почтительном расстоянии от источника
святости, богатство презирают и стараются быть поближе к большим деньгам. На одного
христианского мученика приходится тысяча людей, которые чрезвычайно мучаются без
презренного металла.
Россия, семьдесят лет прожившая под лозунгами борьбы с богачами, сегодня с надеждой
смотрит на свое прошлое и на сегодняшний день более счастливых стран: уж до революции-то
богатство уважали, уж в Америке-то богатеньких любят. После падения коммунизма
многие ждали от православия оправдания богатства, кивая на то, что западным христианам,
если верить историку Веберу, богословы такое оправдание дали. На Руси, мол, считают,
что “от трудов праведных не наживешь палат каменных”, “все крупные современные
состояния нажиты нечестным путём”, а на Западе иначе. Так сделайте нам, отцы святые,
по-западному, подсобите в переходе к рыночной экономике.
Однако, по ближайшем рассмотрении Запада выяснилось, во-первых, что и там лишь
меньшинство (очень хочется назвать его жалким, но это значило бы погрешить против
истины) богословов защищает богатство и богачей. Большинство же американцев вовсе
не готовы сделать все, что угодно, ради богатства, и вовсе не почитают богачей
новыми святыми. По ближайшем же рассмотрении России выяснилось, что никакого особого
церковного благословения на обогащение не нужно. Кто стремится к богатству, тот
делает это, не дожидаясь благословения и даже вопреки проклятиям. Кто не умеет
богатеть, не разбогатеет, даже если его на это дело благословит вселенский собор.
Богатый всюду, не только в России, но и во всем мире, где евангельские слова еще
не выветрились из памяти, кажется подозрительным. Богатство не только в России
увязывается с жлобством, хамством и чванством, а к тому же и мошенничеством и
безнравственностью. Есть, конечно, российская специфика: наши богачи все сплошь
Обломовы, а беднякам на это жаловаться грех, потому что и нищета наша от обломовщины,
Штольцев же мы просто повывели, за буграми же Обломовы и Штольцы достаточно равномерно
представлены во всех слоях общества. Пороки у богачей, однако, всюду одинаковые.
Богу так же трудно говорить с людьми о богатстве, как фрекен Бок объяснять Карлсону,
что она не перестала пить по утрам коньяк, потому что никогда и не начинала. Люди
считают богатство полюсом, который противоположен бедности. Бог смотрит на планету
иначе: бедность и богатство одинаково мерзки Ему. Церковь лучше всех знает о пороках
бедности, потому что с богатыми она встречается на парадных презентациях и в роли
просительницы, а бедные льнут к ее тощему вымени, обнаруживая невероятное хамство,
горделивую обидчивость, патологическую жадность, увертливую лживость, — в общем,
все пороки богатых, не обнаруживая при этом одного примечательного свойства богатых
людей — богатства.
Бедность не есть святость, о чем навеки напоминает “блаженны нищие духом”, — переживающие
из-за недостатка Духа, а не денег. По крайней мере одной чертой святость больше
похожа на богатство (и Царство Божие Христос сравнивал с богатством, с золотом
и жемчугами, с торговлей и капитализмом, а не с нищетой): святость, как и богатство,
зависит от человеческой воли, а бедность зависит от безволия. Святым становятся,
раздавая свое имущество, бедняками становятся, судорожно и неумело пытаясь имущество
накопить. Бедняков печет социальная несправедливость, святых бессеребренников,
напротив, личное чувство справедливости. Быть богатым или святым зависит от человека,
быть ли человеку бедняком, решают за него. Монашество нельзя назвать бедностью,
как нельзя назвать лысым обритого наголо солдата.
Бедному трудно стать святым, потому что бедность противоположна святости. Богатому
невозможно стать святым именно потому, что богатство и святость слишком близки.
Бог есть источник изобилия, и поэтому изобилие часто путали с Богом; культ плодородия
— древнейшая и самая устойчивая форма идолопоклонства. Нищему трудно стать святым,
потому что нищему всё трудно, даже почистить ботинки. Нищий не хочет, не может
или разучился пахать, работать, служить. Богатому трудно стать святым, потому
что он взялся служить слишком великой цели, поглощающей всю возможную энергию
человека. “Никто не может служить двум господам ... Не можете служить Богу и маммоне”
(Мф. 6, 24). Богачу нельзя пройти в Царство Небесное, как верблюду нельзя пройти
в игольное ушко, как бы он ни пытался. Бедняку нельзя пройти в Царство Небесное,
как нельзя нитке пройти в игольное ушко, если нитка лежит без движения. Вода вечной
жизни не течёт под лежачий камень лени, не течёт она и под драгоценным камнем,
закованным в перстень богача.
Богатый не может войти в Царство Небесное, потому что в Царство Небесное входят
люди. По той же причине в Царство Небесное не входят те, в ком человеческое убито
гордостью о своей национальной принадлежности, будь она русской или еврейской,
или гордостью своей красотой, своим сыном, своим умом. Человек должен быть, а
не иметь. Причем можно сосредоточиться на том, чтобы быть человеком — и всё же
иметь ум, деньги, красоту, но нельзя сосредоточиться на обладании деньгами или
умом и при этом быть. “Быть богатым”, “быть умным” — всё равно что “быть небытием”.
Человек, который думает о себе прежде всего как о богаче, просто не видит себя,
а видит лишь маску на своем лице, озабочен золотой коростой.
Богатство оказывается разновидностью лицемерия, когда уже не живая плоть, но личина
глядит на мир. Поэтому на вопрос, может ли богач войти в Царство Небесное, Церковь
отвечает отрицательно. А вот на вопрос, может ли человек, обладающий богатством,
войти в Царство Небесное, та же Церковь отвечает уже иначе: может, если действительно
человек обладает богатством, а не богатство обладает человеком. Богатство, подобно
красоте, таланту, уму есть вторичное в человеке, и поэтому невозможно ни проклясть
богатство в принципе, ни благословить его в принципе, а можно лишь благословлять
и, увы, проклинать совершенно конкретных людей, в зависимости от их отношений
с деньгами.
Богатство есть лишь одно из искушений человеческих; почему же Евангелие так подчеркивает
опасность именно богатства, а не красоты, ума или национализма? Потому что богатство,
в отличие от красоты или ума, приобретается (неважно, через работу, наследство
или кражу — даже для того, чтобы сохранить наследство или не попасться на казнокрадстве
нужно некоторое усилие). Соответственно, и гордиться богатством несравненно соблазнительнее,
нежели даже королевским происхождением, ведь тут человек гордится собственными
усилиями. Но именно по той же причине Евангелие и не богатство считает главным
искушением, а фарисейство — гордость своими духовными богатствами. Господь Иисус
от силы десяток раз обличил богатство, обличения же ханжества занимают в Евангелии
десятки страниц, составляя едва ли не большую его часть. Следуя Господу, Церковь
снисходительно относится к богачам (что многих возмущает), и более чем снисходительно
относится к беднякам (что тоже вообще-то могло бы возмущать логично мыслящих людей),
предпочитая видеть в бедности “не порок”, обездоленность, и не напоминать, что
бедность — и не всегда добродетель, итог часто не честности, а уныния, лени и
глупости. Церковь занята борьбой не с бедностью или богатством, и благословением
не богатства или бедности, а борьбой с ханжеством и благословением веры, надежды
и любви, — трех сокровищ этого мира, которые с одинаковым трудом даются и бедным,
и богатым, и которые одни одинаково нужны всяким людям.
ПАРАДОКСЫ БОГАТСТВА
Абсурднее утверждения "порок наказывается" лишь утверждение "добродетель вознаграждается". Именно тут - проблема богатых. Умный богач понимает, что бедность не есть наказание за порок, но чтобы понять, что богатство - не вознаграждение за добродетель, надо быть очень-очень умным богачом. Или хотя бы немного смиренным богачом. Примеры, если и есть, в церковных святцах отсутствуют.
Доказательства праведности богатства так же ничтожны, как доказательства праведности Бога (их ещё иногда называют доказательствами бытия Божия, но ведь бытие и праведность в случае Бога совпадают - если Бог неправеден, то Его и нет как Бога). Правда, как доказательства бытия Божия указывают верное направление, так не бессмысленны и рассуждения о богатстве.
Смысл уходит, когда начинают оправдывать богача, а не богатства. Но кому интересно оправдывать богатство - всегда оправдывают именно его владельца. Никому ведь неинтересно доказывать, что творение существует и, в целом, недурная и полезная в быту вещь; интересно доказать, что Творец не хуже Своего творения.
Самое простое доказательство бытия Божия - если творение хорошо, то у него есть Творец и Творец этот хорош, и его надо благодарить. Если есть магазин, и хороший магазин, то у этого магазина есть управитель, и этот управитель хорош, и вознаграждение он должен получать хорошее.
Божественность - и богатство - оказываются тогда суммой чисел, а сумма большая лишь потому, что чисел много. Если бы Бог сотворил одного пуделя, это был бы другой бог и разговор о нём был бы другой, а Он вон сколько всего натворил - левиафаны, единороги, миролюбивые милитаристы, орки, честные предприниматели, эльфы... Одна зарплата тому, у кого под началом два мусорщика, другая тому, кто руководит международной торговой сетью, где одних курьеров сорок тысяч.
Вот здесь и зарыт софизм. Квалификация увеличивается в арифметической прогрессии, причём довольно быстро упирается в потолок, а вот с доходами иначе. Да, чтобы руководить сотней курьеров, нужно намного больше умения и опыта, чем для руководство тремя. Но переход от сотни подчинённых к тысяче, от тысячи к миллиону уже не требует резкого скачка в талантах. Причина проста - один курьер подобен другому курьеру. Люди разные, но занятие-то одно. И чем больше курьеров, тем более сглаживаются отличия, и руководителю миллиона вообще уже не нужны знания по психологии (без которых руководителю десятка не обойтись), он должен уметь справляться не с людьми, а с большими числами.
В руководстве людьми, в любом занятии происходит то же, что происходит, например, в книгоиздательском бизнесе. Чтобы от руки на пергамене написать одну Библию необходимо было в Средние века три месяца и стоил продукт как несколько лошадей. То есть, дорого. Квалификация писца должна быть высочайшей. Чтобы напечатать миллион библий, не нужно такой высокой квалификации.
Забавно, что переписчику Библии не нужен был руководитель, менеджер. Достаточно заказчика. А вот типографии, которая готова напечатать миллион библий, нужен не только собственно печатник - ей нужен, прежде всего, предприниматель, который будет координировать и производство, и продажи. В итоге, между прочим, вполне вероятно, что напечатают не миллион библий, а миллион порнографических книжек, но что ж делать - спрос рождает предложение, разве не так? Предложения Бога мало кого интересуют - нельзя считать подлинным интересом попытку средневековых властей использовать Библию для упрочения себя, любимых.
Конечно, есть особая разновидность таланта - предпринимательский, менеджерский, завкадровый и т.п. Конечно, пусть этот талант получает, сколько заработает. Только не надо утверждать, что он получает пропорционально заслугам. Талант - это естественная монополия. Строго говоря, это единственная реальная естественная монополия.
Нефть не течёт из одной-единственной скважины, электричество не идёт по одному-единственному проводу, а вот голос Шаляпина лился из одного-единственного горла и мысли Эйнштейна шли по нервам одно-единственного мозга. Но это не означает, что за талант надо всё отдать. Шаляпин бы пел и в отсутствие аудитории. Эйнштейн думал не ради Нобелевской премии. Этим они выгодно отличались от бизнесменов, которые не станут без прибыли заниматься бизнесом.
Бизнесмены правы - для них именно прибыль, а не личное удовлетворение есть единственное надёжное подтверждение правильности избранного курса. Но - "надёжное подтверждение", а не "справедливое вознаграждение". Поэтому прогрессирующие налог так же справедлив, как прогрессирующие доходы. Индикатор, лампочка - должны гореть, но им совершенно не обязательно слепить глаза окружающим.
Тиражирование - вот причина, по которой справедливо урезать доходы талантов. Бог не подлежит обложению налогом - вообще никаким - потому что каждый продукт, выходящий из-под Его рук, абсолютно уникален. Каждое нейтрино, не говоря уже о каждом человеке. Но Шаляпин поёт - и все слушатели, именно как слушатели, не уникальны. Шаляпин поёт одно и то же для миллиардов. Теперь уже - в записи. Поэтому и вознаграждение подлежит обложению налогом прогрессивным - теперь уже стопроцентным, т.е., потомству Шаляпина не платится ничего.
С предпринимателями то же самое. Насколько прогрессивным должен быть прогрессивный налог, можно спорить, но даже, если не будет прогрессивного налога, будет конкуренция - и тот бизнесмен, который будет тупо воспроизводить, тиражировать своё изобретение (управленческое, техническое и т.п.) рано или поздно будет оттеснён и разорится. Такова жизнь! Антимонопольное законодательство, защищая конкуренцию, как раз и борется с тем, чтобы тиражирование не убивало жизнь.
Мимоходом стоит заметить ещё два софизма, которые защищают богатство - обычно, неправедное (ведь богатство, как и нищета, бывает праведное и неправедное). Один - "если постараешься, тоже разбогатеешь". Кто так говорит, скорее всего, унаследовал своё богатство. Кто разбогател самостоятельно, знает - дело не в усилиях, а в таланте и, увы, в удаче. Не чаще, а глубже. Не "прыгать надо", а превратить сук в палку и сбить желанный плод. Более того: плодов, призов - всегда больше, чем талантов. Богатство - награда не таланту, а таланту и ещё кое-чему, и это "кое-что" далеко не всегда хорошо пахнет или, по крайней мере, далеко не всегда рационально и человечно.
Это не означает, что "все крупные современные состояния нажиты нечестным путём". Это означает, что элемент случайности и везения очень велик и в обнищании, и в богатстве. При прочих равных условиях - уме, таланте и т.п. - побеждает иногда не сильнейший. Это не означает, что надо искать того, кто должен был бы победить. Его часто лишь на кладбище можно найти. Это означает, что надо понимать, как много иррационального, а то и безумного в человеческой удаче - как и в человеческом горе.
Второй софизм богатства: "Я же отдаю!" Конечно, встречаются богачи, которые отдают. Слава Богу - и этим богачам, конечно, если они захотят, чтобы их славили. Но когда богач сообщает, что он платил сиделке, ухаживающей за его матерью, и тем самым делает добро, это, конечно, симптом одури. Он что, мог бы не заплатить, а заставить? Или оставил бы мать умирать без ухода? Может, ему ещё спасибо сказать, что он за электричество платит? Что уж говорить о классике: мол, без богачей не было бы роскошной архитектуры, живописи, скульптуры и т.п. Они и при фараонах были, поверьте! Гениальные фрески палеолита не миллионеры заказывали! Да, "спрос рождает предложение" - но далеко не всегда и не везде. Шаляпин с Эйнштейном и без спросу обошлись бы. Если богатство кичится тем, скольких гениев оно поддержало, то оно должно бы покаяться и в том, скольких гениев оно не поддержало, хотя могло бы, а довело до смерти и лишь потом стало покупать. Огласить весь список? Он довольно длинный... С Христа начнём или Сократа?
Закончить придётся заупокой богатства - точнее, заупокой ответственности, которая, якобы, вознаграждается богатством. Да, на владельце международной нефтяной корпорации огромная ответственность - больше, чем на президенте иной страны. Проблема в том, что эта ответственность так велика, так велика, что она заведомо превышает способность её нести. В бизнесе как в политике: активы в принципе не могут покрыть всех вероятных рисков. Вышел человек продавать пирожки, которые испёк - и чем он ответит, если кто-то отравится пирожком? Ну, казним мы негодника, то умерший от этого не воскреснет. Чем ответил Гитлер за то, что не сумел создать тысячелетний Рейх? Хороший повод заметить, что в большинстве случаев отвечать нужно не за то, что не сдержал обещание, а за то, что обещал какую-нибудь дрянь.
Менеджеры нефтяной компании получают миллионную зарплату - но всех этих зарплат за много лет может не хватить, чтобы покрыть убытки от прорыва одной-единственной подводной скважины. Так ведь они и не собираются ничего покрывать из зарплат - они у акционеров возьмут. Впрочем, и денег акционеров может не хватить. Ну, застрелится Гитлер, обанкротится компания - и в чём тут "ответственность"? Для бедолаги-капиталиста, конечно, его жизнь и его богатство - великая ценность, но это ценности крайне трудно, а часто и невозможно конвертировать для ответа по долгам. Более того: чем выше по лестнице богатства, чем за большее отвечает человек, тем меньше у него возможность ответить по долгам в случае неудачи. Это не означает, что надо вернуться в каменный век, это означает, что не надо заниматься демагогией, быть смиреннее и добрее, только и всего. Между прочим, это не только нетрудно, это ещё и удовольствие доставляет, и для здоровья полезно. Этим доброта похожа на богатство - что оправдывает богатство, ибо не обязательно обладать богатством, чтобы обладать плодами богатства. Что, собственно, и сказано в "блаженны нищие духом".
НЕСТЯЖАТЕЛЬСТВО КАК БОГОБОРЧЕСТВО
За годы относительной идейной свободы русская интеллигенция, пытаясь идеологически
оправдать капитализм, часто искала аргументы у христианства. Проблема не в том,
что у христиан нет аргументов в защиту капитализма; христиане разные, и аргументы
в богословских книжках можно найти на любой вкус. Проблема в том, что интеллигенция,
сменив социализм на капитализм в качестве цели, не сменила своего принципиального
отношения к жизни как к бескорыстному самопожертвованию. Всякая награда или плата
кажутся нам противоречащими духу любви, истребляющими все человеческое.
Это благородство ведёт к глубокому отвращению и к Богу, и к деньгам; хорошо это
выразил Давид Самойлов: “Я не верю в идею загробного страдания или блаженства
в зависимости от земного греха или от земной же нашей безгрешности. В этой идее
есть что-то от коммерции” . “Коммерция” в устах умнейшего поэта оказывается синонимом
греха, и он в данном случае выражает совершенно типическую для русского народа
позицию. Во время президентских выборов во всех газетах был напечатан призыв голосовать
от имени “простой” женщины, гласа народа, которой совершенно естественным образом
вложили слова: “Мои дети, слава Богу, не в торговле, не в бизнесе. Они просто
работают, честно работают. И я ими горжусь” . “Бизнес” оказывается синонимом нечестности,
а точнее — ведь женщина именно в этой связи поминает имя Божие — нечестия. Кто
в бизнесе — тот отпал от Бога, ограбил людей, гореть ему в аду. Хороший человек
отдает все “за так”, ничего не требуя взамен.
Неприязнь к воздаянию основывается на совершенно правильном представлении о Боге
как Существе абсолютно бескорыстном, Который ничего не может и не желает получить
от людей взамен Своих благодеяний. Каждый хочет походить на Бога, каждый на личном
опыте чувствует справедливость наблюдения, сделанного Христом: “Блаженнее давать,
нежели принимать” (хотя сами слова эти малоизвестны, потому что сохранились не
в Четвероевангелии, а в Деяниях Апостолов - 20, 35). Только вот абсолютно неправильно
человеку пытаться быть Богом. Бог, даже если захотел бы, ничего не может взять
от человека. Человек, даже если бы захотел, не может прожить, не беря ничего у
других людей, у природы, у Бога. Пытаться жить, ни от кого не завися, не одалживаясь,
не беря платы за свой труд, — величайшая гордыня, попытка “быть как боги”.
Как всякая гордыня, возведение нестяжательства в абсолют оборачивается ложью
самому себе. Иностранцы, приезжавшие в “некоммерческую” Россию сперва поражались
бескорыстности русских, их необузданной страсти заваливать гостя подарками, а
затем поражались тому, что эти “бескорыстные” люди напряжённо ждут ответных подарков,
не меньше чем раз в десять дороже своих: мы вам — матрешку, а вы нам купите билеты
в свою заграницу и там хольте и лелейте, а иначе вы жлобы. Мать ведь не случайно,
говоря о своих “просто честно работающих не в бизнесе” детях, начала с поминания
имени Божьего, а кончила совершенно сатанинской — с точки зрения православной
аскетики — фразой: “Я ими горжусь”.
Гордость нестяжательством — все равно гордыня, ничего хорошего в ней нет. К
тому же, борьба со стяжательством тогда хороша, когда она последовательна. Если
бы Давид Самойлов вовсе не брал гонораров за стихи... Если бы “честные работяги”
отказывались не только от неправедных премий, но и вообще от зарплаты... Но ведь
это уже юродство, которым интеллигентные и неинтеллигентные враги коммерции и
бизнеса отнюдь не грешат. Подчеркивая свою незапятнанность бизнесом, мы слишком
часто норовим стянуть, что плохо лежит. “Простой честный” слесарь, который ни
в жизнь не станет заниматься коммерцией, с чистой совестью запросит втридорога
за свой труд с первого попавшегося простака, чтобы покрыть все то, что он не посмел
запросить с “делового”. Страна повально невиновных в крупном бизнесе людей была
(и остается) страной повального мелкого воровства. Но заповедь “не укради” не
делает различия между крупным и мелким воровством (а кстати, и не говорит, что
организация завода или банка — воровство).
Сто лет назад русская интеллигенция подняла на щит преподобного Нила Сорского
как “нестяжателя”, якобы противостоявшего властолюбию Иосифа Волоцкого. Разумеется,
сам Нил Сорский проповедовал нестяжание вовсе не для того, чтобы его именем освящали
национализацию промышленности и банков, и ему в страшном сне не могло присниться,
что “нестяжанием” кто-то будет оправдывать горделивое отречение от Бога: мол,
хороший человек только тот, кто без земных и небесных наград обходится. Такое
нестяжательство агрессивно отрицает замечательное свойство любви: она с блаженством
дает, но и принимает со смирением и радостью. Самопожертвование остаётся самопожертвованием,
даже, если оно вознаграждено.
Бог создал людей не только для того, чтобы им что-то давать, но и чтобы принимать
их в Свои объятья, когда они свободно обращаются к нему, не читая святым лекций
о том, что Бог в святых не нуждается. Стяжательство — смертный грех, но считать
всякий доход и прибыль исключительно стяжательством — если не грех, то глупость.
Всеединство мира осуществляется через бесконечную вереницу обменов, материальных
и духовных, прямых и косвенных, и слава Богу за то, что любовь есть сочетание
движения от себя с движением к себе.
ПРАВОСЛАВИЕ И ДЕНЬГИ
Нормальный человек говорит просто: “Хотелось бы знать, как православие относится
к деньгам”. На что нормальный православный должен бы отвечать: “Во-первых, не
к деньгам, а к богатству, во-вторых, не православие, а христианство”. Действительно:
интересны не деньги, а их изобилие или, ещё точнее, способность человека этого
изобилия добиться и при этом остаться человеком. Интересно не православие как
культурная традиция, а православие как точное и уместное (свойства разные!) слово
о Христе на родном понятном языке.
Нормальный человек при всех уточнениях уже заподозрит неладное. А нормальный православный
начнёт с того, что возьмёт книгу столпа Православия св. Василия Великого, жившего
за несколько веков до возникновения русской земли, и прочтёт из неё правило 47
“О богатстве”. А в этом правиле не мысли Василия Великого, а три цитаты из Евангелия,
одна другой жёстче: “Не собирайте себе сокровищ на земле” (Мф. 6, 19), “Продадите
имения ваша и дадите милостыню” (Лк. 13, 33). “Все, что имеешь, продай и раздай
нищим” (Лк. 18, 22).
Правда, Иисус ещё сказал: “Приобретайте себе друзей богатством неправедным” (Лк.
16, 9). Но Православие и есть способность не просто надёргать цитат, а прочесть
Евангелие с умом, и с умом не только своим, но и людей более знающих. Предание
помогает понять Писание. В данном случае, Предание не без юмора советует помнить,
что Христос проиллюстрировал призыв “приобретать себе друзей богатством неправедным”
притчей о человеке, который раздавал направо и налево деньги, пусть не свои, но
раздавал, а не хапал.
Так что “родной понятный язык” для православного начинается с языка, на котором
говорил Иисус — арамейский, и с пояснений к этому языку на древнегреческом. Очень,
очень родные языки... Да, для тех, кто “родился во Христе”, всякий язык родной.
Для русского человека, как и для всякого. родной, понятный и могучий язык есть
язык лицемерия. Громко зовут делать одно, а тихонько разрешают делать совсем другое.
Многие так и понимают православное отношение к деньгам: с амвона торжественно:
“Раздай!”, а после службы искренно: “Не транжирь!” При этом отношение к деньгам
кажется логичным продолжением отношения к войне (врагов люби и не убий, но целься
с усердием) или к разводам (разводиться нельзя, но второй ваш брак как-нибудь
благословим).
Православие не лицемерит, оно просто следует за Христом. Христос пришёл в мир
его спасти — и Православие говорит миру, что спасение в бескорыстии, ненасилии,
целомудрии. Христос медлит, оставляет мир каким он есть: с землей, которую нужно
поливать потом, на которой тесно не только соседям, казакам и горцам, жителям
долин и жителям гор, но и мужчине с женщиной тесно в одной кровати. Это непоследовательность
милосердия: еще чуть-чуть, еще год, еще тысячелетие-другое ждёт Господь, чтобы
все могли спастись, и спасение не в том, чтобы бросить все дела и вознестись на
небо, а в том, чтобы поверить Богу и бросить грешить. Бросить грешить — не бросить
жить, а начать жить.
Деньги на земле есть такая же часть жизни, как дыхание. Христос сказал: “Кто потеряет
душу свою ради Меня, тот обретет ее” (Мф. 16, 25), что в переводе на нормальный
современный язык означает: “Кто совершит самоубийство ради Меня, тот будет жить”.
Однако, Православие осуждает самоубийство, и это очень логично, если помнить о
том, что Иисус призывает совершить самоубийство “ради Бога”, а не из-за отчаяния,
уныния, тоски. Чтобы “потерять душу” ради Христа, надо прежде всего не теряться.
Чтобы раздать имение и последовать за Христом, надо прежде всего не терять из
виду Христа. Поэтому в истории христианства было много святых нищих, но сушествование
нищих позорит христиан. Христос, в сущности, призывает перестать дышать и начать
дышать Духом Святым, но именно поэтому газовые камеры для других и петля для себя
есть грех против Духа Святого.
Православие принимает деньги как принимает дождь: и под дождём можно оставаться христианином. Даже не обязательно
раскрывать зонтик, а уж крестьянину это и несколько смешно. Деньги нужны, как воздух. Воздух человеку нужен.
Именно поэтому Православие осуждает не деньги, а попытку лишить окружающих денег, отсосать воздух из мира и
загнать его в свой подвал, чтобы потягивать кислородный котейль. Именно это называется богатством (подразумевается,
“греховным богатством”) в православной традиции. Прудон сказал, что всякая собственность есть кража. Православие
трезвее и утверждает, что всякая кража есть преступление против собственности, необходимой человеку для жизни.
Поэтому 25 Апостольское правило запрещает священнику служить Богу, если он пойман на воровстве. Поэтому св.
Григорий Нисский в своём 6 правиле, входящем в корпус канонического права Православной Церкви, приравнивет разбойника
к убийце: ведь бандит не всегда убивает, но всегда готов убить “и к сему приуготовляется и оружием, и скопищем
подобных себе”. Св. Григорий Богослов в проповеди “На богатолюбцев” защищает не нищих и обличает не богатых;
вчитаемся: “Есть мера красоте, есть и зрению, и бегу, и силе ... все, что дело труда, а не хищничества. ...
Но чужий овладевает имуществом трудившегося и приобретавшего честно, или законно получившего отеческое наследие”
(Т. 2, с. 238).
Особый вопрос: как относится к деньгам православное монашество (впрочем, оно к
ним относится точно так же, как монашество католическое). Преп. Иоанн Лествичник
из 30 глав своего знаменитого наставления по аскетике две центральных посвятил
именно обличению сребролюбия и, более того, сказал, что нельзя одновременно иметь
любовь и деньги, ясно, что деньги для него лишь часть мира. Оправдывать деньги,
все равно что оправдывать брак, оправдывать ответственность, оправдывать, в конце
концов, Церковь, - занятие глупое и неисполнимое. Монах уходит от всего этого
по определению. Проблема не в том, что нельзя иметь деньги, а в том, что вообще
нельзя иметь, - надо быть. Деньги тем именно опасны, что, когда они есть (а ещё
пуще, когда они есть, но в недостаточном количестве), человек словно исчезает:
есть фотоэлемент, который любуется деньгами, есть сигнализатор, который показывает
писком, что, по его мнению, денег требуется подбавить ещё, есть механизм, зарабатывающий
деньги.
Но если нельзя вообще иметь, то разве можно иметь любовь? Конечно, нельзя: нельзя
делать идола даже из любви, это уже будет похоть и разврат, пускай даже утонченно-романтический
или филантропический. Конечно, Лествичник имеет в виду нечто иное, не столь философичное:
он подчеркивает, что жадина любить не может. Так что обе его главы, посвященные
сребролюбию, именно сребролюбию и посвящены, а вовсе не серебру, не благородному
металлу. Было бы материализмом думать, что само по себе соприкосновение с деньгами
может изгнать любовь и благодать.
Другой вопрос, можно ли прикоснуться к благородному металлу и остаться благородным.
Всякий воспитывается в убеждении, что прикосновение к грязи делает человека грязным
вне зависимости его желания; это убеждение, может быть, имеет под собой серьёзные
основания. Однако, прикосновение к женщине само по себе не делает человека прелюбодеем,
-- с точки зрения обычного человека, но не с точки зрения монаха. В монастырь
женщине входить нельзя, и никаких разговоров о том, что бесстрастный монах может
как-нибудь пережить визит престарелой тетушки. Конечно, на практике монахи, даже
не бесстрастные, с женщинами общаются (и деньгами распоряжаются), но это лишь
терпимое исключение из правил.
Разгадка проста: монашество по определению есть проповедь Евангелия через материю.
Люди, противополагающую дух и материю, считают монашество более духовным, чем
“обычная” жизнь. На самом деле, дух и материя связаны так крепко, что, чтобы быть
более духовным, надо не меньше уделять внимания материи (иначе недалеко и до полного
разврата, что неоднократно и повторялось в истории религий), а больше. Поэтому
монашество уделяет более внимания материи, а не менее, и в этом смысле оно более
материально, чем христианство не-монашеское. Люди, посвящавшие себя воздержанию,
борьбе со страстями, постоянной молитве были и до монахов, монахи же ввели одно-единственное
отличие: выразили это посвящение материально, в расстоянии, в воздержании от прикосновения
к золоту, женщинам и т.п.
Вот почему монашество бесполезно спрашивать, как надо обращаться с деньгами или
с женщинами. Это все равно, что учиться рыбной ловле у специалиста по соколиной
охоте. Поэтому Церковь (и монахи) подчеркивают, что монашество и брак равночестны,
как равночестны рыбы и птицы, слон и кит. Монашество проповедует то же самое Евангелие,
ту же самую весть о Воскресении и Спасении, только другим языком, многим более
внятным, как книжка с картинками кому-то понятнее, нежели книга без картинок.
Однако, если на картинках не нарисовано ни одной женщины, было бы странно предполагать,
что в тексте книги тоже не найдется место женщине.
Своеобразие монашества как языка проповеди означает, что одинаковое отношение
монашества к деньгам и браку не означает, что в вечной жизни деньгам и браку будет
уготовано одинаковая участь. Денег не будет, брак -- развернётся во всю мощь и
станет, наконец, тем, что имел в виду Бог, творя Еву. Но понять это из монашества
нельзя, это можно понять лишь из Евангелия.
Григорий Нисский помогает понять евангельский призыв раздать имение нищим, приводя
конкретный пример: “Присвоивший себе чужое чрез тайное похищение и потом чрез
исповедь грех свой объявивший священнику, да врачует недуг упражнением противоположным
своей страсти: то есть, раздаянием имения нищим”. Здесь не сказано, что всякая
собственность есть кража; более того, здесь подразумевается одна любопытная вещь:
человек, раздавший своё имение нищим, с голоду не умрет. Почему? Да потому, что
кто достаточно энергичен, инициативен и умён, чтобы украсть, тот не потеряет эти
качества и после возвращения украденного. Кто оказался достаточно предприимчив,
чтобы украсть у больного кислородную подушку, тот уж верно и без этой кислородной
подушки не испустит дух.
Проблема богача не в том, чтобы не умереть с голоду, а в том, чтобы не задохнуться
от жира. Когда православные проповедники говорят о богачах, они не возмущаются,
а жалеют — во всяком случае, лучшие. Св. Василий Великий: “Жалким делает его
урожай, жалким делают настоящие блага, а ещё более жалким делает ожидаемое. Земля
ему приносит не доходы, но произращает воздыхания” (Творения, т. II, М., 1911,
с. 120). “Воздыхание” — набрать воздуха в грудь побольше, потому что кажется,
что воздуха не хватает. Тут нет разницы между богачом и бедняком: “Он сетует подобно
беднякам, и не то же ли самое слышим от него, что и от человека, стесненного нищетою?
“Что сотворю?” Откуда возьму пропитание? Откуда возьму одежду? То же говорит и
богатый, мучится в сердце, снедаемый заботою. Что веселит других, от того сохнет
любостяжательный: не радует его, что все у него доме наполнено; но текущее к нему
и льющееся через края хранилищ богатство уязвляет душу его опасением, чтобы не
перепало чего-нибудь посторонним” (там же).
Именно Православие лучше, может быть, любой другой христианской традиции сохранило
ощущение того, что деньги вторичны по отношению к жадности. Николай Бердяев говорил
о том, что одна духовная буржуазность воодушевляет и революционеров, и контрреволюционеров.
Его младший современник и друг архиеп. Иоанн (Шаховской) писал: “В мире не
два лагеря ... В мире три лагеря: 1) безбожные бедняки, 2) безбожные богачи и
3) бедные и богатые (материально) христиане. Такова этическая карта мира”
(Иоанн [Шаховской], архиеп. Листья древа: Опыт православного духоведения (Философия
православного пастырства). Нью-Йорк: Ихтис, 1964, с. 88). “Тот беден, кто нуждается
во многом” (Василий Великий, там же, с. 132). Нужда оказывается не экономическим
понятием, напротив: экономика есть понятие вторичное по отношению к духу. Поэтому
Бердяев определяет: “Капитализм и социализм можно мыслить как две формы рабства
человеческого духа у экономики” (Философия неравенства. Париж, 1970. С. 207).
Не всякая нищета лучше всякого богатства, но, как пишет св. Григорий Богослов,
“прекрасная [т.е. добродетельная - Я.К.] нищета предпочтительнее худо приобретенного
богатства. Лучше быть смиренным, нежели надменным” (Собрание творений. Т.
2. Троице-Сергиева лавра, 1994. С. 237).
Православие остро чувствует иррациональность алчности (и, соответственно,
ратует за рациональное отношение к деньгам, столь редко встречающееся и среди
богатых, и среди бедных). “Для чего мучишь себя, усиливаясь заключить богатство
свое в глину и кирпич?” (там же, с. 121). Ниже нормы тот, кто боится рискнуть
первичным капиталом: умом, фантазией, энергией, и зарабатывает собиранием пустых
бутылок, но выскакивает за пределы нормы и тот, кто заработанные деньги закапывает
в землю, а не превращает в капитал. Слишком ко многим людям, и хорошо одетым,
и плохо, относятся слова: “Ни слезы не возбуждают в тебе жалости, ни воздыхания
не смягчают сердца ... Как сумасшедшие, в припадке бешенства, не действительные
видят вещи ... так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото”
(там же, 123).
Иррационально ведёт себя не общество потребления как таковое, но общество
иррационального потребления: “Домогаются излишнего и бесполезного, как чего-то
необходимого” (там же, с. 129). Василий Великий куда умереннее нынешних критиков
общества потребления, которые, во-первых, слишком часто считают необходимое излишним,
а во-вторых, забывают, что в реальном мире слишком часто приходится выбирать из
двух зол, и общество потребления, хоть и скверно, но всё же лучше общества истребления,
которое слишком господствовало в мировой истории.
Коммунисты часто подчеркивают, что у них с Православием общее стремление к
справедливости. Один коммунист даже заявил недавно, что Христос потому сумел накормить
пятью хлебами тысячи человек, что разделил эти хлебы поровну. Конечно, в Евангелии
никакого “поровну” нет. Православие обличает тех, кто делает деньги на несчастьях
и слабости других: “Ты берешь подать с несчастья бедных, собираешь плоды с
чужого невзгодья; затруднительное положение других для тебя своего рода жатва”
(Григорий Богослов, там же, с. 236). Но это ведь это именно антикоммунистическое
обличение, потому что коммунизм жив, лишь пока есть угнетённые, спекулирует угнетенностью
бедняков, и поэтому, а не только в силу экономических дефектов плановой экономики,
общество, стремящееся к коммунизму, вновь и вновь воспроизводит угнетение, наращивает
угнетение, а не преодолевает его.
Конечно, Григорий Богослов имел в виду не коммунистов, он писал в стране с обычной
рыночной экономикой. Но здесь мы приближаемся к самому любопытному: рыночная экономика
и современный капитализм — две разные системы. Коммунисты любят спекуляции о том,
что Запад богатеет угнетением третьего мира. Но угнетение бедных богатыми было
во всякой части света всегда, а в России к этому еще прибавлялось угнетение и
бедных, и богатых начальством. Современный же капитализм — это совершенно особый
способ организации производства и торговли, способ, видимо, ещё находящийся в
стадии становлении, почему и судить о нём трудно. Отец Сергий Булгаков, последний
на сегодняшний день крупный православный мыслитель 20 века, уже в 1912 году отмечал,
что при”современном состоянии производства” “материальные блага дематериализировались”
(Философия хозяйства. М., 1990. С. 216). Капитал не есть деньги или счёт в банке,
как и богатство в современном мире стало совершенно новым понятием: в него входит
и чистая вода, и свобода от угнетения, и доступ к информации, и сама эта информация,
и уровень творчества в труде. Конечно, слова тут страшно перепутаны, но всё же
нетрудно понять, что не против денег, не против капитализма и американизма, а
именно за лучшее в американском отношении к деньгам выступает тот же Иоанн (Шаховской),
бывший князем, рюриковичем, православным архиереем, и при этом архиереем такого
интересного города как Сан-Франциско: “Не время является деньгами, а деньги являются
сконденсированным, кристаллизированным временем, умножаемым в руках человека,
для лучшего его служения Богу и ближнему” (Листья древа, с. 248).
В конечном счёте, Православие говорит на простом русском языке то же, что и любая
другая христианская конфессия: христианин должен верить в Бога. Поэтому в пособии
по подготовке к исповеди говорится, что против первой заповеди (“Аз есмь Господь
Бог твой”) “согрешает тот, кто на Господа Бога не надеется, но или на богатство,
хотя и праведно собранное, кольми ж паче на неправедное надеется” (Булгаков С.В.
Настольная книга для священно-церковно-служителей. М., 1993. Т. 2. С. 1073). Против
этой же заповеди согрешают суеверы. Так что обличения надеющихся на богатство
не более дискредитируют само богатство, чем обличения верующих в рассыпанную соль
дискредитируют саму соль.
Православный катехизис, взятый достаточно наугад (“Жив Бог”, Лондон, 1988,
с. 120), и говорит абсолютно банальную и абсолютно верную вещь: “И у нас бывают
златые тельцы: любовь к деньгам, к наживе, к власти”. Это повторит любой протестантский
или католический катехизис. Гипотеза Макса Вебера о том, что протестантизм как-то
особенно поощрял делание денег и считал богатством доказательством праведности,
давно уже списано в архив. Центр мировой торговли и капитала кочует по земле и
за последние полтысячелетия побывал и в католической Генуе, и в протестантском
Амстердаме, и в англиканском Лондоне, а теперь пребывают Нью-Йорке, который в
здравом уме так же нельзя назвать “протестантским”, как Москву “православной”.
Не православие виноваты, что Россия пока экономически отстаёт, наравне с множеством
другим мусульманских, протестантских и католических стран, от Японии, Германии,
Сингапура. Не православие виновато, что простые и внятные слова родного языка:
“творчество”, “личность”, “свобода” никак не ложатся на сердце русским, — сердцу
не прикажешь. Не православие виновато, что лень, смердяковщина и обломовщина все
проповеди и поучения перетолковывают в свою пользу. Конечно, легче каяться в зависти
к богачам, чем в лени. Православие не виновато, но, конечно, в соблазне лёгкости
виноваты православные, и надо, очевидно, крепко освободиться от привязанности
к деньгам, чтобы показать России и миру, как можно идти за Христом, не переставая
дышать, думать, делать деньги или добро, или то и другое одновременно.
*
*
Богатства Иисус не осуждает. Тем не менее, "трудно богатому войти" - не имеет симметричного аналога в виде "трудно бедному". Вчера на передаче один православный господин защищал богатство очень характерным образом. (Он ведёт передачу на путинском телевидении - это очень, очень большие для России деньги, не две и не три тысячи долларов, а намного больше). Самый сильный аргумент: его богатство служит благу окружающих - он платит сотни долларов сиделке, которая ухаживает за его матерью, и другим людям платит большие деньги.
Так богатство выдаёт свою паразитическую природу. Человек забывает, что, оплачивая чужой труд, он отдаёт должное. С таким же успехом можно гордиться тем, что за хлеб в булочной платим. Это означает, что подсознательно про собственные деньги человек знает: они не заработаны. Не всякое богатство таково, но есть и такое. Богатство не заработанное - не обязательно украденное. Человек может разбогатеть, потому что барин швырнул ему со своего стола золотую монету. Это - не воровство, но это и не заработанные деньги.
При советской власти журналист на телевидении получал во много раз больше - если учесть и натуральные выплаты медициной и жильём - чем врач или учитель. Это возродилось сегодня. Сохранилось и углубилось нищета на деревне. Тем не менее, совесть пропагандистов Кремля, объясняющих, что "жить стало лучше", спокойна - ведь они объясняют в поте лица. А уж сколько им платят - это дело нанимателя. Они эти деньги не с пистолетом вымогали. Не наняли бы их - наняли бы за те же деньги кого-то другого. А если крестьянин голодает, так это сам крестьянин виноват, что не ищет себе лучшей доли.
Так обнаруживает себя неправедное богатство. Его характерная черта - роскошь. В сегодняшней России неправедное богатство созидает "гламурное православие" - чистое, глянцевое, блестящее, но безжизненное, заменяющее любовь администрацией. Такое "гламурное православие" - продолжение "гламурного державничества", частный случай его, а вовсе не частный случай Святого Православия. Иисус обличал гламурное саддукейство. Апостол Иаков сравнивал роскошь - богатство ради богатства, эгоистичное, горделивое - с ржавчиной.
Неправедное богатство не безобидно. Оно агрессивно. Глянец боится грязи. Поэтому гламур делает всё, чтобы скрыть страдание других, боль и кровь других. Гламур не просто показывает своё богатство, он утверждает, что и у других всё неплохо. Мой вчерашний гость утверждал, что в Москве бомжам неплохо, что их стало меньше на улицах, потому что для них есть масса приютов. Он подменяет действительность желаемым. На практике приютов, прежде всего, очень мало - с десяток. Во-вторых, они находятся на таких окраинах Москвы, которые, строго говоря, находятся уже за пределами города. В третьих и в главных - туда попросту не берут людей без регистрации. О судьбе бомжей могли бы многое сказать правозащитники - но правозащитников потому и гонят, чтобы не слышать неприятного. А если уличить богача в том, что он выдумал про приюты, он тут же выдумает что-то ещё - и вся жизнь уйдёт в бесплодной охоте за хвостом, которым неправедное богатство заметает ту грязь, кровь и нищету, на которой оно образовалось.
*
Богатый считает, что его не любят неудачники, что его не любят завистники. Неудачники и завистники считают, что не любят богатства из стремления к справедливости. Но те, кто стремятся к справедливости, должны ненавидеть несправедливость, а не богатство. Ненавидящие богатство на самом деле любят богатство и хотели бы им обладать. Это пафос коммунизма - всех сделать богатыми. Напрасно смеялись над коммунизмом богачи, обвиняя революцию в стремлении всех сделать одинаково бедными. Проблема именно в том, что коммунизм хочет всех сделать богатыми и при определённых условиях даже может этого добиться. Главное условие - несправедливость, подмена права справедливостью, то есть подмена суда как состязания - судом как произволом. Коммунизм отличается от капитализма не отсутствием конкуренции в экономике, а отсутствием конкуренции в суде. Огосударствление экономики это уже следствие.
Психология нищих, которые ненавидят богачей, есть психология богатых людей - людей, стремящихся к богатству. Это психология людей, которые убеждены, что знают, как распределять денежные потоки, кому сколько платить, кого увольнять, а кого брать на работу. Только руководящих кресел на всех не хватает, и вот засевшие в эти кресла свысока поглядывают на тех, кто не залез, а неудачники отвечают им ненавистью и строят свои планы. К капитализму любого вида это отношения не имеет, потому что конкуренция за кресла совершается не на рынке, а в коридорах власти.
Трагикомедия богатства в том, что порок ещё не гарантирует богатства. Многие нищие порочнее многих богатых. Возможно, богатство действительно требует бессовестности. Однако бессовестности недостаточно. Строительство дома требует песка и дерева, но пляжи и леса существуют и там, где нет домов. Бессовестности хватает и на богатых, и на нищих. Богачи склонны видеть в людях скот, но нищие им в этом нисколько не уступают. Только богач хотя бы богатых согласен считать людьми, а нищий согласен считать быдлом и скотами всех - и собратьев по несчастью, а врагов по счастью.
Собственность есть творчество, богатство есть кража. Поэтому есть богатые нищие и богачи без собственности. Богатство не там, где деньги, а там, где жажда украсть, вера в то, что мир можно лишь поделить и перетасовать, но что нового в мире не бывает. Богатство есть отрицание творческого изобилия. Богатство - то, что можно украсть. Капитал украсть невозможно. Нищий - тот, кто собрал богатство там, где его можно было украсть - его и украли.
Нищие правы, когда утверждают, что российские богачи вовсе не западные капиталисты. Но и эти нищие - не западные бедняки. Это нищие коллективистского толка, хамоватые, заносчивые, глухие к чужому мнению и немые, когда нужно приносить извинения за свои ошибки. А ошибок у них много - эти нищие работают, и работают очень плохо. Они получают нищенскую зарплату, но если бы платили по труду, им причиталась бы охапка осенних листьев. Эти нищие - точная копия богачей, которые они ненавидят. Это скверные учителя, неумелые врачи, хамящие продавцы. Им некогда работать, потому что они заняты главным делом жизни - ненавистью к богачам. Нищих эти нищие тоже не любят, и не помогают собратьям по несчастью, а лишь жалуются, что правительство и богачи никак не расщедрятся. Да обычно это и не нищие вовсе, а лишь бедняки. Зависть к богатству побуждает их приуменьшать своё состояние и не видеть настоящих нуждающихся.
*
Богатство начинается там, где исчезает капитал, а капитал исчезает вместе с конкуренцией. Богатство тем больше, чем меньше конкуренция. Абсолютное богатство у деспота, который вырезал всех соперников. Журналист, который получает высокие гонорары, потому что его статьи перепечатывают по собственному желанию редакции десятков газет, не богат - он просто состоятельный журналист. Журналист, который получает высокие гонорары, потому что его печатают в одной-единственной "центральной газете", которая содержится деспотией, - не состоятелен, зато богат.
Капитал есть деньги, соревнующиеся с другими деньгами. "Государственный капитализм" так же невозможен как чемпионат мира с одним-единственным участником. Богатство сознаёт свою ущербность, когда рядом капитал. Поэтому оно стремится убить его или, в крайнем случае, маскируется под него.
Особенно важно богатству замаскироваться под "закон". Капиталист так и норовит нарушить закон ради прибыли (будем надеяться, не всякий), богач всячески подчёркивает свою законопослушность. Нигде так не отшлифованы законы как в деспотии. Законы эти, правда, носят слегка людоедский характер - как, например, законодательство о евреях в Германии 1930-х годов или законодательство о политических партиях в России с 1918 года по сей день. В краткий миг российской демократии - в начале 1990-х годов - как раз законы о партиях были не слишком изящны. Так ведь и гильотина изящна!
*
*
Роберт Нельсон, американский историк экономических учений (сам себя предпочитает называть "теологом экономики", он автор книги "Экономика как религия: от Самуэльсона до Чикаго и обратно", говорит о "парадоксе рынка": рынок создают люди достаточно агрессивные и эгоистичные, но при этом достаточно нравственные и альтруистичные. Агрессия без нравственности - феодализм. Нравственность без агрессии - социализм. Рынок требует и взаимного доверия, и взаимного соревнования. Ясного ответа Нельсон не даёт, ограничиваясь указанием на общие "ценности". Ответ и не может лежать внутри экономики или этики, он лежит в истории. У экономистов сложные отношения с религией и этикой, они декларируют нейтралитет, иначе им перестанут верить, но они не могут быть нейтральны. В целом, современные экономисты исповедуют прогресс как высшую общую ценность, определяющую отношения между субъектами экономики.
*
*
У каждой профессии, у каждого сословия, у каждого человеческого кружка есть свой язык. На этом можно заработать, говоря об одном и том же на разных языках и получая всякий раз особый гонорар ("Служил Гаврила почтальоном..." "Гаврила брокер был отважный, Гаврила коммерсантом был"). Но Евангелие - чудо: его язык внятен для садоводов и политиков, интеллигентов и чиновников. Универсален этот язык не потому, что приподнят до абстрактных небес, оторван от жизни. Наоборот: он укоренен в такой глубине мира, которая одна для всех людей. Иисус очень активно использовал профессиональные выражения крестьян, пахарей и скотоводов, - и коммерсантов: как продавцов, так и покупателей. Более того, в Евангелии больше сохранилось выражений именно коммерческих. Ведь не каждый знаком с деревенской жизнью, но каждый бывал либо продавцом, либо покупателем. Можно попытаться выявить коммерческое в Евангелии, заострить его, сделать чуть звучнее - не для того, чтобы заменить Евангелие, а чтобы помочь войти в звучание подлинного текста.
Все слышат, что в Евангелии и Церкви много говорят о деньгах. Но посторонним кажется, что все эти разговоры - сплошной нигилизм. "Нестяжание" - разве не отрицание коммерции? Разве само слово "бессеребреник" не в Церкви родилось - причем здесь бессеребреников почитают святыми? Не обманывайтесь: святость не есть дурость. Бессеребреник не потому чурается денег, что презирает деньги, а потому, что презирает себя. Бог - даже более, чем бессеребреник, Он не презирает не только деньги, но и людей не презирает. Он любит людей больше любого человека - и, соответственно, Бог любит - о, не деньги, но язык денег, ибо этим языком пользуются любимые Богом люди. Поэтому никогда Бог не требует истребить деньги и перейти, скажем, на талоны или безналичные рубли. Он просит раздать имение - чтобы получить имение, просит совершить сделку, в которой Сам не получает ничего, но побуждает людей расстаться с фальшивыми, ненастоящими деньгами, чтобы получить настоящие. Более того, он далеко не всегда просит расставаться с деньгами: Бог трезв исключительно. Он, скорее, учит видеть в деньгах язык - которым каждый должен сказать что-то свое. Кто-то говорит, раздавая все, кто-то - отдавая десятину, кто-то - сколачивая миллионы; главное, чтобы речь шла об одном.
Настоящая жизнь - жизнь духа - это длительный, но увлекательный процесс расставания со всякой дрянью ради получения от Партнера ценностей невидимых, но осязаемых всем существом. Экономика эпохи Христа не знала невидимых благ: Спасителю пришлось сравнивать Царство Божие с жемчужиной, для покупки которой деловой человек с удовольствием выложит все свое имущество. Современный коммерсант в основном имеет дело с миром невидимых (хотя далеко не вечных) ценностей, и легко поймет, что такое Царство Божие. Жизнь в Боге - фьючерсный контракт. Вы платите сегодня низкую цену за то, что вскоре будет вам совершенно не по карману. Разумеется, надо знать: за что и что платить, как платить, кому платить.
|
